Неточные совпадения
Краска оживления покрыла лицо Алексея Александровича, когда он быстро
писал себе конспект этих мыслей.
Ему пришла в голову прежняя мысль «
писать скуку»: «Ведь жизнь многостороння и многообразна, и если, — думал он, — и эта широкая и голая, как степь, скука лежит в самой жизни, как лежат в природе безбрежные пески, нагота и скудость пустынь, то и скука может и должна быть предметом мысли, анализа, пера или кисти, как одна из сторон жизни: что ж, пойду, и среди моего романа вставлю широкую и туманную страницу скуки: этот холод, отвращение и злоба, которые вторглись в меня, будут
красками и колоритом… картина будет верна…»
Что из этого будет — он не знал, и пока решил
написать Марфенькин портрет масляными
красками.
Он хотел показать картину товарищам, но они сами
красками еще не
писали, а всё копировали с бюстов, нужды нет, что у самих бороды поросли.
— Cher, cher enfant! — восклицал он, целуя меня и обнимая (признаюсь, я сам было заплакал черт знает с чего, хоть мигом воздержался, и даже теперь, как
пишу, у меня
краска в лице), — милый друг, ты мне теперь как родной; ты мне в этот месяц стал как кусок моего собственного сердца!
«Отошлите это в ученое общество, в академию, — говорите вы, — а беседуя с людьми всякого образования,
пишите иначе. Давайте нам чудес, поэзии, огня, жизни и
красок!» Чудес, поэзии! Я сказал, что их нет, этих чудес: путешествия утратили чудесный характер. Я не сражался со львами и тиграми, не пробовал человеческого мяса. Все подходит под какой-то прозаический уровень.
Татьяна Борисовна отправила к племяннику двести пятьдесят рублей. Через два месяца он потребовал еще; она собрала последнее и выслала еще. Не прошло шести недель после вторичной присылки, он попросил в третий раз, будто на
краски для портрета, заказанного ему княгиней Тертерешеневой. Татьяна Борисовна отказала. «В таком случае, —
написал он ей, — я намерен приехать к вам в деревню для поправления моего здоровья». И действительно, в мае месяце того же года Андрюша вернулся в Малые Брыки.
— Нечего смотреть. Сидят тихо; он образ
пишет, она
краску трет.
Начал уже
писать масляными
красками.
Утро. Сквозь шторы пробивается свет. Семейные и дамы ушли… Бочонок давно пуст… Из «мертвецкой» слышится храп. Кто-то из художников
пишет яркими
красками с натуры: стол с неприбранной посудой, пустой «Орел» высится среди опрокинутых рюмок, бочонок с открытым краном, и, облокотясь на стол, дремлет «дядя Володя». Поэт «среды» подписывает рисунок на законченном протоколе...
В учениках у него всегда было не меньше шести мальчуганов. И работали по хозяйству и на посылушках, и
краску терли, и крыши красили, но каждый вечер для них ставился натурщик, и они под руководством самого Грибкова
писали с натуры.
Остановившись на этом месте
писать, Вихров вышел посмотреть, что делается у молельни, и увидел, что около дома головы стоял уже целый ряд икон, которые на солнце блестели своими ризами и
красками. Старый раскольник сидел около них и отгонял небольшой хворостиной подходящих к ним собак и куриц.
Видно только было, что горячее чувство, заставившее его схватить перо и
написать первые, задушевные строки, быстро, после этих первых строк, переродилось в другое: старик начинал укорять дочь, яркими
красками описывал ей ее преступление, с негодованием напоминал ей о ее упорстве, упрекал в бесчувственности, в том, что она ни разу, может быть, и не подумала, что сделала с отцом и матерью.
Вскоре и Адуев стал одною из пружин машины. Он
писал,
писал,
писал без конца и удивлялся уже, что по утрам можно делать что-нибудь другое; а когда вспоминал о своих проектах,
краска бросалась ему в лицо.
Ведь не придет же вам в голову
написать этот портсигар для мастера на полотне масляными
красками или пастелью, хотя вы и отличный художник?
— Что вам угодно, почтенный? Псалтири следованные и толковые, Ефрема Сирина книги, Кирилловы, уставы, часословы — пожалуйте, взгляните! Иконы все, какие желаете, на разные цены, лучшей работы, темных
красок! На заказ
пишем кого угодно, всех святых и богородиц! Именную, может, желаете заказать, семейную? Лучшая мастерская в России! Первая торговля в городе!
— Ты, Капендюхин, называешься — живописец, это значит, ты должен живо
писать, итальянской манерой. Живопись маслом требует единства
красок теплых, а ты вот подвел избыточно белил, и вышли у богородицы глазки холодные, зимние. Щечки написаны румяно, яблоками, а глазки — чужие к ним. Да и неверно поставлены — один заглянул в переносье, другой на висок отодвинут, и вышло личико не святочистое, а хитрое, земное. Не думаешь ты над работой, Капендюхин.
Посмотрел бы ты, как он у него научился
писать: и
красками, и золотом, и кругом, знаешь, купидонов наставит, — словом, артист!
За внешними абрисами, линиями и
красками должны стоять живые люди, нужно их видеть именно живыми, чтобы
писать.
Этот превосходный художник тогда был в большой моде и горячее чем когда-нибудь преследовал свою мысль для полного выражения жизни в портретах
писать их с такою законченностью, чтобы в тщательной отделке совсем скрывать движения кисти и сливать колера
красок в неуловимые переходы.
Я даже
написал одну повесть (я помню, она называлась «Маланьей»), в которой самыми негодующими
красками изобразил безвыходное положение русского крепостного человека, и хотя, по тогдашнему строгому времени, цензура не пропустила этой повести, но я до сих пор не могу позабыть (многие даже называют меня за это злопамятным), что я автор ненапечатанной повести «Маланья».
Я утвердился в этом решении и, в ожидании Надежды Николаевны, попробовал
писать кое-какие аксессуары картины, думая успокоиться в работе; но кисть прыгала по холсту, и глаза не видели
красок. Я оделся, чтобы выйти и освежиться на воздухе; отворив дверь, я увидел, что перед ней стоит Надежда Николаевна, бледная, задыхающаяся, с выражением ужаса в широко раскрытых глазах.
Его правильный, холодный профиль мне был хорошо знаком: не раз я зачерчивал его в свой альбом, однажды даже
написал с него этюд
красками.
Он взялся за весла, взмахнул ими, как птица крыльями, и так и замер в прекрасной позе. Я быстро набросал карандашом контур и принялся
писать. С каким-то особенным радостным чувством я мешал
краски. Я знал, что ничто не оторвет меня от них уже всю жизнь.
Помню, как второй Зыбин, Василий Дмитриевич, умевший хорошо рисовать и
писать, забавлялся посредством зажигательного стекла выжиганием вензелей на деревянных колоннах балкона, выкрашенных белою
краскою.
Ежедневно, вставши с постели часов в одиннадцать, Ольга Ивановна играла на рояли или же, если было солнце,
писала что-нибудь масляными
красками.
В это пребывание свое в Москве Гоголь играл иногда в домино с Константином и Верой, и она проиграла ему дорожный мешок (sac de voyage). Гоголь взял обещание с Веры, что она
напишет ему масляными
красками мой портрет, на что Вера согласилась с тем, чтобы он прислал нам свой, и он обещал.
А эти каждый одному
пишет рефтью, а другому нефтью, на краткое время, а не в долготу дней; грунта кладут меловые, слабые, а не лебастровые, и плавь леностно сразу наводят, не как встарь наводили до четырех и даже до пяти плавей жидкой, как вода,
краскою, отчего получалась та дивная нежность, ныне недостижимая.
— Кой чёрт в уезде? Другого такого хамелеона во всей России не сыщешь! Отродясь ничего подобного не видывал, а уж я ли не знаток по этой части? Кажется, с ведьмами жил, а ничего подобного не видывал. Именно наглостью и цинизмом берет. Что в ней завлекательно, так это резкие переходы, переливы
красок, эта порывистость анафемская… Бррр! А векселя — фюйть!
Пиши — пропало. Оба мы с тобой великие грешники, грех пополам. Считаю за тобою не 2300, а половину. Чур, жене говорить, что у арендатора был.
— На ситцевы фабрики жир-от идет, в
краску, а с этим тарифом, — чтоб тем, кто
писал его, ни дна ни покрышки, — того и гляди, что наполовину фабрик закроется.
Я вздрогнул: это были почти те же самые слова, какие я слышал в Твери от сестры Волосатина, которой я
написал и послал свое глупое письмо. Ненавистное воспоминание об этом письме снова бросило меня в
краску, и я, продолжая стоять с поникшею головою перед моей матерью, должен был делать над собою усилие, чтобы понимать ее до глубины души моей проникавшие речи.
Наша гимназия была вроде той, какая описана у меня в первых двух книгах «В путь-дорогу». Но когда я
писал этот роман, я еще близко стоял ко времени моей юности.
Краски наложены, быть может, гуще, чем бы я это сделал теперь. В общем верно, но полной объективности еще нет.
Дочитав письмо до этого места, Мак положил листок и стал собирать на него мастихином загустевшие на палитре
краски. Соображения Пика его более не интересовали, а на вопросы товарищей о том, что
пишет Пик, он отвечал...